– Звонил Ион Гофф. У них там билеты в театр на четверг, зовут посмотреть новую пьесу Айкборна.
– Черт возьми, мне хотелось бы посмотреть. Но в четверг не могу. Как раз в четверг я должна ехать в Лидс. У нас там в пятницу утром презентация.
Он скосил взгляд на экран с цифрами, а потом проверил что-то в блокноте на своем столе.
– Господи Иисусе! – закричал он, глядя на экран, голосом искаженным, как от мучительной боли. – Ты не можешь, мать твою, сделать это! Как ты могла? – Он оглушительно ударил кулаком по столу. – Как ты могла сделать это, мать твою?!
– Тсс, – сказала Сэм. – Не кричи так. Ведь Ники…
– К черту Ники! Господи Иисусе! Что же эта биржа делает-то, мать ее? Андреас никогда не ошибается! Во что же, по-ихнему, они там играют? Из Токио мне сообщили, что, по их мнению, Нью-Йорк смотрится дешево.
Он воинственно и свирепо уставился на экран, загроможденный бесконечными рядами цифр, незнакомых названий и символов. Свой жаргон. Свой язык. Совершенно чуждый ей; впрочем, язык группы сна тоже оказался бы чужим для Ричарда.
Сэм постояла еще несколько минут сзади него, молча наблюдая, как опять он выпил, отстучал по клавиатуре новые распоряжения и снова зачертыхался. Казалось, он забыл, что она рядом, и не обращал внимания ни на что, кроме этого маленького экрана с непонятными зелеными значками.
Она оставила его в покое и отправилась раздеваться. Довольно долго она пролежала в постели, не выключая света и размышляя. Она думала о Ричарде и о том, что тревожило его. Ей хотелось, чтобы они могли откровенно поговорить об их проблемах: она рассказала бы ему о своих снах, а он бы воздержался от своих обычных насмешек, а потом рассказал бы ей, что у него случилось. Она думала и о Бэмфорде О'Коннеле, и об этой группе сна. В голове вереницей проносились авиакатастрофа, стрельба, спуск вниз по ступенькам станции подземки «Хампстед». Она посмотрела на часы. 2.15. А Ричард все еще не ложился спать.
Теперь Бэмфорд О'Коннел и Таня Якобсон, они оба говорили одно и то же.
«Что все это коренится в моем подсознании».
А кто же тогда поднимался по ступенькам станции метро? Ее собственное воображение, что ли?
Она услышала щелчок двери в ванную, а потом шум льющейся воды. «Странно», – удивилась она. Странно, что Ричард принимает душ, прежде чем отправиться в постель. Она опять подумала о тех ступеньках и о тени. Подумала уже в который раз.
«Ничего. Ничего там не было. Какого черта я не пошла дальше вниз?»
ВСТРЕТИТЬСЯ СО СВОИМ МОНСТРОМ.
«Нет, только не я. Я напугана».
Трусиха, трусиха!
– Пока, таракашка.
Она почувствовала запах мятной зубной пасты и ощутила его поцелуй. Она приподнялась вздрогнув.
– Который час?
– Двадцать пять минут седьмого. Я буду поздно.
– Уже утро?
Глаза у Ричарда красные от бессонной ночи, лицо мертвенно-бледное. Она, наверное, выглядит не лучше.
– У меня вечером теннис.
– Ужинать будешь дома?
– Да… я буду около девяти.
– Хорошо.
Дверь закрылась.
Утро. Она так и не спала. Или спала? Она выскользнула из постели, как ни странно чувствуя себя бодрой и свежей. Должно быть, хороший день для ее биоритма. «Я чувствую себя великолепно. Потрясающе. Я резонирую».
У ВАС УЙДЕТ КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ НА ТО, ЧТОБЫ РЕЗОНИРОВАТЬ, СЭМ.
БЛЕСК, СЭМ, ВЫ В САМОМ ДЕЛЕ ХОРОШО РЕЗОНИРУЕТЕ.
ДА, В САМОМ ДЕЛЕ?
«Резонирую», – подумала она, когда вода из душа обожгла лицо и глаза защипало от мыла. Резонирую! Она улыбнулась. Она чувствовала себя легко и беззаботно, словно с нее сняли какую-то тяжесть. «Берегись, Слайдер, я резонирую. Я доберусь до тебя, ты, отвратительный слизняк с глазами-щелочками».
Она оделась и направилась в прихожую. Хэлен вышла из своей комнаты в халате.
– Доброе утро, миссис Кэртис. Вы сегодня поднялись рано.
– Да, у меня деловой завтрак. Что там у Ники в школе?
– Сегодня у него экскурсия. Они собираются в лондонский зоопарк.
Сэм прошла в комнату Ники. Он как раз начинал просыпаться, и она слегка поцеловала его в лоб.
– Увидимся вечером, тигренок.
Он сонно посмотрел на нее снизу вверх с печальным выражением лица.
– А почему ты сейчас уходишь, мамочка?
– Мамочка сегодня должна прийти на работу рано.
Она почувствовала себя виноватой. А он что чувствует? Что он не нужен? Что он помеха в ее карьере? Это слова Бэмфорда О'Коннела всколыхнули в ней чувство вины.
ВЫ ОТКАЗАЛИСЬ ОТ СОБСТВЕННОЙ КАРЬЕРЫ РАДИ НИКИ… МОЖЕТ БЫТЬ, ВЫ ИСПЫТЫВАЕТЕ ГНЕВ НА НЕГО. МОЖЕТ БЫТЬ, ГЛУБОКО В СВОЕМ ПОДСОЗНАНИИ ВЫ ОЩУЩАЕТЕ, ЧТО ЕСЛИ БЫ У ВАС ЕГО НЕ БЫЛО, ТО…
Она внимательно посмотрела на Ники, ей не хотелось уходить, а хотелось крепко обнять его, самой сводить в зоопарк, показать ему жирафов, быть ласковой с ним. Она желала, чтобы никогда, ни на единый миг он не испытывал того, что испытала она в своем детстве.
– Вечером увидимся, – сказала, она, с неохотой отрываясь от сына.
– Ты сегодня придешь поздно, мамочка?
– Нет.
– Обещаешь?
Она засмеялась:
– Обещаю.
– Ты вчера на ночь не рассказала мне сказку.
– Мамочка вчера пришла немного поздно.
– А сегодня-то вечером ты мне расскажешь?
– Да.
– Про дракона? Расскажешь мне ее снова, да?
Она улыбнулась и кивнула, погладила его волосы, снова поцеловала и вышла из комнаты, прошла по коридору и надела свое не совсем просохшее пальто.
На улице все еще было темно, сквозь клубящийся туман моросил густой мелкий дождь, нагонявший еще большую тоску. Угрюмый мальчик – разносчик газет в непромокаемой куртке стоял перед почтовыми ящиками, разбирая газеты.